Джузеппе Тароцци. «Верди»

3. На завоевание Милана

Февраль в Милане еще скверный. Холодно, небо почти непрерывно затянуто свинцовыми тучами, часто льет дождь, нередко выпадает снег. Бывает, выдается вдруг ясное, прозрачное утро, и тогда можно увидеть знаменитое небо Ломбардии. Собор становится совсем белым, с какими-то золотистыми оттенками, и миланцы ходят по улицам, подняв голову, любуясь этой голубизной, явившейся после длительного холода и мрака. А потом город снова укутывается в пелену из тумана, блестят мокрые мостовые, отражая свет фонарей, канал делается похож на потемневшее свинцово-серое зеркало, и с утра до вечера неизменно сумрачно. Улицы в центре, длинные и узкие, паутиной расходятся от центральной площади, переплетаются, перепутываются, вливаются в небольшие, плохо освещенные площади. Как на параде выстраиваются зеленые и черные вывески: «Ликерная лавка», «Специи», «Готовые блюда», «Табачная лавка», «Булочная». Внезапно попадаешь на главную улицу со множеством великолепных, изысканных, уютных, чем-то напоминающих венские кафе, где собираются лучшие умы Милана. А дальше — дворцы знати со знаменитыми салонами, которые придают блеск тем, кто их посещает. Здесь говорят главным образом о национальном объединении и освобождении от австрийского ига. Экономика преуспевает: текстильным фабрикам и механическим мастерским требуется все больше рабочих рук. Торговля и кустарный промысел процветают. Милан разрастается, хотя государственный долг возрос до 2 миллионов 200 тысяч австрийских лир.

Как раз в этом, 1839 году Карло Каттанео (Итальянский революционный демократ, один из руководителей движения Рисорджименто.) основывает журнал «Политекнико», освещающий «факты культуры и социального благоденствия». Годом раньше император Австрии Фердинанд I в связи с коронацией в Милане объявил полную амнистию всем политическим заключенным. Гайки, закрученные Австрией после восстаний 1831 года и судебных процессов 1834 года, ослабляются, хотя полиция и продолжает слежку. Милан живет богатой культурной жизнью.

Таков этот неприютный, холодный и туманный Милан, который 6 февраля 1839 года встречает Джузеппе Верди, его жену Маргериту и маленького Ичилио. Музыкант снова останавливается у Селетти, чье гостеприимство ему, конечно, не очень приятно. У них нет общего языка, и взаимная неприязнь всегда будет определять их отношения. Но Верди по необходимости должен быть воплощенной добродетелью: денег, чтобы снять квартиру, у него нет. И продолжаются повседневные тревоги, сопряженные с неудобствами и неприятностями. Если трудно и унизительно не иметь денег в Буссето, то в Милане их отсутствие ощущается еще сильнее. И потом этот вынужденный приют у Селетти беспредельно унижает его. Он не выносит этого. И почти не бывает дома: с утра отправляется в «Ла Скала», обивает пороги у импресарио, посещает кафе, где собираются сливки театрального мира, предпринимает все возможное, чтобы заключить контракт. Трудно просить, проталкиваться вперед, когда ты еще ничто. Он заканчивает инструментовку своей оперы. Это «Оберто, граф Сан-Бонифачо», она вбирает в себя многие мелодические обороты из «Рочестера», которого ему так и не удалось поставить. Тем не менее он не уверен, что «Оберто» ждет лучшая участь. Ему необходим дебют, он должен заявить о себе во что бы то ни стало. Средств выдержать долго у него нет. Проклятая нищета, проклятая жизнь с ее лишениями, повседневными заботами и невозможностью целиком посвятить себя тому, что ему нравится больше всего и для чего он рожден. Высокий, худой, костлявый, с бледным лицом, заросшим густой черной бородой, всегда в темном костюме, Верди мрачнеет все больше от этого ожидания, в этом бездействии. Ему только 26 лет, но молодости и беззаботности этой неповторимой и счастливой поры он никогда не радовался. Едва лишь он начинает думать об этом, как ему сразу же становится ясно, что он никогда не был молод. С некоторыми людьми, с теми, у кого нет денег и нет успеха, такое случается.

Мыслимо ли, к примеру, что, будучи женатым человеком, имеющим сына, он не может иметь своего дома? Так нет, он по-прежнему вынужден жить у Селетти, благодарить его, стараться как можно меньше беспокоить. Верди снова обращается за помощью к тестю. «Пока что, — пишет он Барецци в сентябре этого года, — я не нашел квартиру, потому что нужно платить задаток. У меня нет денег, и я обращаюсь к вам. Мне они опять нужны, потому что я должен писать для оперного театра, у меня нет возможности заработать иным путем». Он даже не умеет просить, фразы получаются глыбистые, корявые, деревянные. Какая-то странная смесь высокомерия и робости, строптивости и агрессивности. Как ни старается, ему все равно не удается быть любезным, улыбающимся, гибким. Кажется, он сам идет навстречу неприятностям, они самой судьбой насылаются на него. Его теща втайне от мужа посылает некоторую сумму. Он благодарит, но делает это неудачно.

Он пытается найти работу, любыми способами старается заручиться рекомендациями. Он знакомится с певицей, приглашенной в «Ла Скала». Ее зовут Джузеппина Стреппони, говорят, что она любовница Мерелли, знаменитого импресарио. Верди проиграл ей на фортепиано свою оперу, и она нашла, что этот «Оберто» не лишен интереса. После довольно длительного ожидания Мерелли пригласил молодого композитора в «Ла Скала» и прослушал его первую оперу. Он удостоил ее похвалы и сделал кое-какие предложения. Расставаясь, Мерелли позволил себе менее туманное обещание: он поставит на сцене эту несчастную оперу, этого «Оберто».

Бартоломео Мерелли, родом из Бергамо, красавец, хитрец, однако внушающий доверие, король миланских импресарио, — человек, который может определить судьбу композитора. Как он пришел к такой власти и как получил театр «Ла Скала» — загадка. Когда-то он дебютировал как либреттист Доницетти. В Бергамо, однако, он несколько лет был известен главным образом как азартный картежник, завсегдатай игорных домов и большой волокита. Он приезжает в Милан, когда ему уже 25 лет, и, чтобы заработать на жизнь, нанимается подметать полы в одно театральное агентство. Так начинается его карьера. Спустя некоторое время он уже сам руководит агентством. Заводит дружбу с Россини, потом с Беллини. Он близок со всеми, кто имеет вес в оперном театре. И нет такой примадонны, которая не испытала бы его галантных атак, причем многие из них принимаются весьма благосклонно. Проходит еще немного времени, и он уже назначается генеральным инспектором императорских и королевских театров, что позволяет ему стать хозяином «Ла Скала».

Умный, общительный, blagueur (Враль, насмешник - франц.), где-то хвастун, жуликоват, без грана щепетильности, впрочем, одаренный тонким чутьем и знающий свое дело, он любит открывать дорогу молодым талантам, ищущим славы. Джузеппе Верди — один из них, и он, Мерелли, без особого труда помогает ему. Теперь надо дожить до дня премьеры, дотянуть хотя бы до этого момента. Денег нет. Но все-таки нужно иметь свой дом. Нечего думать об успехе в Милане, живя по-прежнему у Селетти, отношения с которым становятся все более напряженными. Верди нужно 350 лир. Письмо к Барецци еще более кратко. «Мне жаль, что приходится беспокоить вас, — пишет он, — теперь, когда я знаю, как много вы на меня потратили. Если б я мог обойтись, (клянусь) я бы сделал это. Вы знаете, к чему направлены мои помыслы и мои надежды. Конечно же, это не стремление скопить богатство, но желанно занять свое место в этом мире, а не быть бесполезной игрушкой судьбы, как многие другие. Если я не получу от вас того, что прошу, то окажусь в положении пловца, который видит желанный берег, ему кажется, вот-вот он доберется до него, но... сил не хватает, и он тонет».

Разумеется, он получает деньги. Переселяется на новую квартиру и может вместе с Солерой закончить свою оперу. Живет он, конечно, не в роскошном доме, но и жаловаться не приходится. В начале октября маленький Ичилио заболевает, и никто не может понять чем. Высокая температура держится несколько дней. Врачи обходятся дорого, лекарства тоже. Опять эти распроклятые деньги! Снова приходится рассчитывать на великодушие тестя. В конце концов все оказывается напрасным. 22 октября 1839 года Ичилио умирает. Это похоже на проклятье глупой и злой судьбы. Маргерита в полном отчаянии. Она раздавлена, убита неумолимым приговором. Тенью бродит по комнатам, ничего не ест, только и делает, что плачет. В течение одного года она потеряла двоих детей. Верди замыкается в себя, словно в глухую броню. Ему надо следить за подготовкой «Оберто», он не может позволить себе предаваться горю, он должен держаться. Если подвести итог всей его жизни до сих пор, то, кроме унижений, лишений и несчастий, он ничего не видел. Он абсолютно ничего не достиг. Чтобы жить и во что бы то ни стало идти вперед, ему нужны силы. И много сил, и в известной мере эгоизма. И нужно знать себе цену, пусть даже преувеличенную, нужно быть уверенным, хотя и смутно, что ему есть что сказать, что поведать миру и что его жизнь, настоящая жизнь, в сущности, там, на сцене, в музыке и в героях оперы. Это то единственное бытие, которое знает и понимает Джузеппе Верди. Так пусть будет чему суждено быть, пусть придут еще более мучительные горести, все равно надо продолжать, надо идти вперед. Действительность всегда тяжелая и злая. Верди никогда не забудет эти дни ученичества, они на всю жизнь оставят свой след.

Партитура, над которой он работает, — сначала она называлась «Рочестер», а теперь «Оберто», — стоила ему двух лет труда. Солера взялся исправить примитивное либретто, написанное другим, таким же безвестным дебютантом, — Пиацца. Великолепный тип этот Темистокле Солера. Огромный, мощный, тучный, с острой бородкой и усиками, как у мушкетера, хвастун, транжира, распутник, сын карбонария, сидевшего в Шпильберге, один из запевал миланской богемы. У него веселый и беззаботный нрав человека, живущего сегодняшним днем. Закрыв глаза, кидается он навстречу ежедневным приключениям — чему быть, того не миновать. Он закончит свои дни в Париже, торговцем картинами, в бедности, всеми покинутый, пережив мгновения славы сначала при испанском дворе, а позже в Египте.

Пока же, делая ставку на оперу и ее успех, он работает с Верди. Изменяет сцены, добавляет стихи, подправляет как может отдельные хромые строфы, страстно веря в счастливую звезду свою и композитора. Он пишет стихи быстро и легко. Большего и не требуется. Верди и Солера составляют странную пару. Один молчаливый, хмурый, угрюмый. Другой — балагур, бахвал и весельчак. Кончается тем, что молодой маэстро из Буссето оказывается в сетях у Солеры. Он, у которого душа истерзана горем, измучена приступами гнева, словно попадает в плен к этому своему разговорчивому товарищу, щедрому на пылкие восклицания, готовому похохотать и в любую минуту приложиться к рюмочке. Верди хотел бы, чтобы тот умерил свой темперамент и более тщательно отделывал сцены. Но по неопытности, не умея укротить поток импровизаций своего соавтора, позволяет навязать себе не очень удачное либретто, обычное, без каких-либо открытий.

Наконец-то все, или почти все, готово. Конечно, репетиции идут своим чередом, и Мерелли не так уж щепетилен во всем, что касается декораций, костюмов, оркестра и хора. И певцы ведут себя как обычно. Таковы уж правила игры в оперном театре, и их надо уважать. И то уже хорошо, что импресарио в угоду какой-нибудь примадонне не включает в «Оберто» арии, сочиненные другим композитором или взятые из старых, давно забытых опер. В итальянских оперных театрах в этом благословенном 1839 году такое в порядке вещей.

Проходят первые недели унылого и хмурого ноября. На дворе холодно, дождь идет почти каждый день, бабье лето так и не наступает. Верди очень редко бывает у себя дома на виа Сан-Симоне, где тоже темно и сыро и не звучат больше веселые голоса детей, радовавшие его прежде. Маэстро, можно сказать, живет в «Ла Скала», по мере сил вникая во все мелочи постановки. С Маргаритой, ушедшей в свое горе, говорит мало. Несчастье не сблизило их, а разъединило.

Вечером 17 ноября впервые выходит на сцену «Ла Скала» опера «Оберто, граф Сан-Бонифачо». На премьере поют тенор Сальви, бас Марини, сопрано Раньери и контральто из Англии Мэри Шоу. Оркестром управляет скрипач Эудженио Каваллини. Верди во фраке, бледнее обычного, сдерживая волнение, сидит, как того требует традиция, в оркестре возле чембало. Спектакль проходит с успехом, публика горячо аплодирует, и в конце автор должен выйти на сцену, чтобы поблагодарить всех за прием, и он делает это, смущаясь, неловко, кланяясь почти против воли. «Оберто» пройдет в «Ла Скала» четырнадцать раз и в следующем сезоне будет поставлен в театре «Реджо» в Турине и в «Карло Фелпче» в Генуе. Издатель Джованни Рикорди приобретает оперу за две тысячи лир. Одна тысяча автору, другая — импресарио. В газетах появляются весьма похвальные рецензии, в них доброжелательно говорится о новом авторе и его умении добиваться «союза поэзии и музыки».

Сказать по правде, успех не слишком велик. Событие не очень шумное, и личность Верди не вызывает какого-то особого интереса. Однако он замечен и отмечен как музыкант, который не просто подает надежды, а обещает нечто большее. Действительно, в «Оберто» чувствуется, как, например, в первом хоре второго акта, влияние Беллини. И отчетливо выражена зависимость от Доницетти. Стоит вспомнить дуэт Куниццы и Риккардо «Мысль о счастливой любви». Та же конструкция, то же дыхание. И все же это не подражание, не отсутствие оригинальности. Напротив, на этих страницах уже ощущается живой и трепетный пульс иной музыки, иного вдохновения, словно в механизм оперы вставлена новая пружина. Нет элегичности, нет смиренной меланхолии. Чувствуется сила, пылкая ритмическая напряженность, беспокойство, стремительное движение к финалу. И герои оперы раскрывают в звуках свою душу, во всяком случае, пытаются раскрыть ее. И делают это с порывом, возможно, еще грубым, но, безусловно, необычным, полным контрастов света и тени. Массимо Мила так пишет о героях «Оберто»: «Побежденные жестокой судьбой, они с дикой страстью сражаются до конца. Это не печальные, безвольные персонажи, а герои, полные ярости, даже женщины — и нежная Куницца, и несчастная Леонора. Это люди с огромной душой, исполненные решимости и гордости. Они по-настоящему действуют и чувствуют, а не изображают страдания. (...) Любовь здесь проходит вторым планом, та самая любовь, которая беспредельно господствовала в операх Доницетти и Беллини, у Верди лишь толчок для того, чтобы вызвать дикие взрывы ревности и ненависти, жажду мести за оскорбленную честь и мужчин и женщин».

Сказано точно. Скорее всего «Оберто, граф Сан-Бонифачо» не шедевр, но это, без сомнения, опера свежая, рожденная новым художником, который чувствует, живет и страдает иначе, чем все предшествовавшие ему великие и скромные композиторы. И художник этот не улыбается, он груб, он заботится только о том, чтобы сразу подойти к цели, к тому, что ему нужно, он не знает, что такое элегантность, или, по крайней мере, сейчас не интересуется ею. Словом, в этой партитуре многое, очень многое предвещает будущего Верди. Зажигательный, стремительный ритм, например. Тот бурный, захватывающий ритм, который движет действие. И умение несколькими нотами вылепить характер, придать музыке неповторимую окраску — мрачную, глухую, ту, что рождается в душе человека, когда он бросает вызов жизни и людям, что окрашивает небо перед грозой, собирающейся над полем и угрожающей снопам и виноградникам.

Можно утверждать также, что в «Оберто» уже есть что-то от «Трубадура» или «Эрнани». Страдание и гнев человека, который дорого заплатил за свое неодолимое желание писать музыку. В этих мелодиях столько гордости, самоутверждения и затаенного презрения ко всему, что окружает его, желания высказать все это в звуках, взволнованных, открытых миру. Музыка Верди, безутешная и взволнованная, позволяла не только петь по-новому, но и иначе воспринимать оперу, театр.

Так молодой Верди законно вступает в миланский и итальянский музыкальный мир. Но мир этот не замечает огромного богатства новизны, которое несет с собой этот пармский крестьянин. Он принимает его не в полной мере. Подождем — увидим. Денежные затруднения (Верди еще не получил тысячу лир, которая должна поступить от Рикорди) не прекращаются, положение настолько тяжелое, что для уплаты за квартиру чуткая и грустная Маргерита отдает в заклад все свои золотые украшения, чтобы получить пятьдесят эскудо. Тучи, как видно, еще не рассеялись. Кроме того (впрочем, так будет всегда), Верди, поставив свою первую оперу, чувствует себя опустошенным, лишенным сил, безвольным, подавленным, неудовлетворенным. Первый достигнутый результат не приносит ему облегчения и успокоения. Напротив, тревога его растет. Он мрачнее обычного, молчаливый, скучный и неприятный. Мерелли, опекавший Верди, но предпочитавший делать это незаметно, чтобы не вызывать лишних просьб, предлагает ему контракт на два года с обязательством сочинить три оперы «по четыре тысячи австрийских лир за каждую, и вся прибыль от продажи партитур делится пополам». Прекрасные условия, нет слов. Но они обрекают его на убийственный труд — писать по опере каждые восемь месяцев, не зная заранее ни сюжета, ни автора либретто, ни состава исполнителей. Согласиться наобум? Принять или отвергнуть? Верди, мечтающий о богатстве, раздумывает недолго. Он принимает предложение. Подписывает контракт. Он прекрасно знает, что берется за невероятный труд, тяжелый и неблагодарный. Зиает, что его ждет изнурительная работа, настолько, что может даже вызвать у него отвращение и желание отказаться от нее. Он понимает это и еще многое другое — знает, что, не будучи в силах выбирать, не сможет ждать вдохновения, вынужден будет сочинять по заказу и во многом ущемлять достоинство, которое всегда должно быть у художника. Он все знает, но соглашается.

Рождественские праздники в канун 1840 года в мрачной квартире на виа Сан-Симоне, номер 3072, проходят более или менее спокойно. В печах больше дров, по комнатам приятно распространяется тепло, богаче накрыт стол. В январе Милан выглядит так, будто зима поселилась тут навсегда, настолько однообразно сер и скучен цвет неба. В один из таких холодных и туманных дней Мерелли предлагает Верди написать оперу-буфф для будущего осеннего сезона. Импресарио вдруг обнаружил, что в афише нет комической оперы, и считает, что Верди может заполнить этот пробел. Ведь просто немыслимо представить себе, чтобы в новом сезоне не было ничего веселого, что заставило бы публику посмеяться, так или иначе напомнило бы о Россини или Доницетти.

Верди получает несколько либретто, написанных Феличе Романи — великим, прославленным Романи, либреттистом из либреттистов, автором «Сомнамбулы», «Нормы», «Любовного напитка». Преуспевающий человек этот Романи. Легко, непринужденно пишет стихи, прекрасно знает законы музыкального театра, во всяком случае, театра своего времени, когда он достиг зенита своей славы в десятилетие между 1820—1830 годами. Но для Верди присылают либретто, отвергнутые другими композиторами, уже проштудированные и возвращенные автору. Короче говоря, залежавшиеся на складе остатки.

Верди колеблется, но лишь какое-то мгповение. Берет себя в руки и соглашается: ладно, он напишет эту комическую оперу на либретто, которое другие отвергли. Он еще не обладает таким авторитетом, который давал бы ему право возвращать и требовать либретто по своему вкусу. И он начинает вчитываться в рукописи, выискивая либретто, которое может заинтересовать его. Страницы пожелтели от времени, запылились. Сюжеты, которые он находит в них, тоже. Бывают минуты, когда у него опускаются руки и он впадает в глубокое уныние. Прежде всего потому, что у него нет чувства юмора и ему вовсе не по душе писать комическую оперу. И еще потому, что с этим далеким потомком Метастазио, с этим захваленным Романи, знаменитым и богатым, у него совершенно нет ничего общего, и стихи его оставляют музыканта абсолютно равнодушным, не вызывают никакой реакции, разве что скуку и желание тотчас же прекратить поиски.

Тем не менее он продолжает искать. Кто знает, может, во всей этой чепухе вдруг обнаружится нечто стоящее. Но чуда не происходит. Верди останавливается на «Мнимом Станислао» — игровой мелодраме в двух актах. Довольно глупая и совершенно невероятная история. Но, во всяком случае, наименее слабая из всех, что проходили через его руки. Копечно, трудно взяться добровольно за эту галиматью, и неизвестно, удастся ли ему положить па музыку сцену вроде той, где одна из героинь поет такие стихи: «Не в силах жить я гордостью, /люблю только любовь./ Зову любовь и молодость, /приди, приди, Бельфиоре!/ Но если он изменит мне,/ то я погибну вскоре...» Здесь даже это слащавое имя Бельфиоре (прекрасный цветок) должно вызывать отвращение у Верди.

Разумеется, речь идет не о том, чтобы давать литературную оценку этим упражнениям. Позднее Верди положит на музыку еще более слабые, даже вульгарные стихи, спору нет. Но это никогда не войдет у него в привычку. Он не станет пережевывать сюжеты, которые были бы хороши для задремавшего Россини или закосневшего Доницетти. Романи не имеет ничего общего с Верди, таким гневным и полнокровным, переполненным страстями и крайне решительным. Романи к тому же не имеет ничего общего ни с этими темпами, которые рождаются у него, ни с неистовством этого молодого музыканта, рвущегося из нищеты стиснув зубы, готового любой ценой достичь цели, добиться успеха, повелевать, заявить о себе, кем-то стать, с этим человеком, желающим наделить голосами и музыкой фантазии, которые движут им, сотрясают его. Эти создания его воображения есть и будут его жизнью, его единственной правдой.

Несмотря ни на что, он работает. Как может, как получается, с трудом, неохотно. Но работает. И, как обычно, у него болят горло и желудок. И то и другое будет мучить его каждый раз, вплоть до преклонных лет, когда он будет приниматься за новую оперу. На этот же раз ангина, видимо, особенно сильная, потому что этот «Мнимый Станислав» никак не может увлечь его. Это безвкусная, слащавая история, в которой нет контрастных характеров, нет подлинных героев. Больше того, она даже не комедийная. Все высосано из пальца, все случайное, необязательное. Верди работает урывками, пишет одну арию, пишет другую, потом дуэт, за ним ансамбль, ариозо и все это пытается соединить вместе.

Так, между сочинением и тоскливыми паузами, проходит лето 1840 года. Июнь стоит жаркий, душный, деревья одеты в густую листву, и глицинии смотрятся в ленивую воду канала. Маргерита становится все более печальной, выглядит совсем больной, очень бледная, замкнутая. После смерти Ичилио она так и не пришла в себя. В начале июня она уже не встает с постели, у нее высокая температура. Молодая женщина бредит, осунувшееся лицо сливается с белизной подушки, на которой заметна лишь чернота волос. Приходит врач и не сразу может поставить диагноз. Трудно понять, чем больна жена Верди. Наконец следует приговор — энцефалит. 18 июня, вскоре после полудня, Маргерита — Гитта — уходит навсегда. До последнего момента рядом с нею находится ее отец, Антонио Барецци. Верди совершенно отрешен. В его душе бездна одиночества, заглушённый вопль. С отсутствующим видом он медленно складывает исписанные нотные листы в ящик, закрывает фортепиано, молча садится за письменный стол. Он никого не хочет видеть. Не в силах сказать ни слова. Пусть Барецци позаботится о похоронах. Пусть все делает он. Верди ни о чем не хочет думать, он не в силах сопротивляться. Особенно избегает визитеров с выражениями соболезнования, с заученными, готовыми фразами. Никаких встреч с Мерелли или с кем бы то ни было, кто пришел по его поручению, никаких рукопожатий, даже от друзей (среди них есть и настоящие). Прочь, прочь из Милана. Бежать из этого злобного, проклятого города. Он возвращается в Буссето и слышать больше не хочет ни о каких контрактах, операх, либретто и либреттистах, о «Мнимом Станислао». Милан словно бесследно исчез из его памяти.

Единственное, что он хочет теперь, — это остаться в Буссето и укрыться в доме тестя. Теперь его больше не заботит, что принесет будущее. Пусть будет что будет. Хуже, чем есть, быть не может. Его дни ничем не заполнены — ни делами, ни мыслями. Это мрачные, глухие дни. Но тут Мерелли сообщает ему, что ждет финал «Мнимого Станислао». Конечно, он понимает его переживания, вызванные смертью жены, но опера... Она должна увидеть сцену. Верди просит освободить его от контракта. Но Мерелли и слышать ничего не хочет. Настаивает, повторяет, что ему нужна опера. Осенний сезон в «Ла Скала» открывается во второй половине августа, значит, к началу сентября комическая опера Верди должна быть завершена и поставлена. Так, в состоянии полной отрешенности, без малейшего желания, без мыслей даже об успехе Верди вынужден вновь открыть фортепиано и сесть за работу. Опера, которая к тому времени уже успела изменить название — теперь это «Король на час», — кое-как закончена.

5 сентября тихим, безоблачным вечером, когда еще не совсем поблекли краски лета, вспыхивают огни в театре «Ла Скала». Зал Пьермарини полон нарядной публики. Идет новая опера маэстро Джузеппе Верди «Король на час», в двух актах, либретто Феличе Романи. Автор, как всегда, сидит в оркестре возле чембало и вынужден присутствовать при полном провале своей оперы. Презрительные выкрики, свист, шум, гиканье, насмешки, издевательский хохот. Певцы не могут пробиться сквозь этот гам и не в силах петь дальше. Однако, сопровождаемые улюлюканьем публики, кое-как дотягивают оперу до конца. Верди сидит, словно пригвожденный к своему месту, среди оркестрантов. У него, как обычно, бледное, угрюмое лицо. Оно кажется бесстрастным. Но это лицо человека, который многое уже повидал на своем веку, немало пережил трагедий и научился не обнажать при всех свои раны.

На следующий день критика обрушивается на него еще более яростно, чем публика. Верди никогда не забудет этого. «Король на час» — и в самом деле опера неудачная, написанная без увлечения, лишенная фантазии, порывистости, силы. Все в ней манерно — каватины, арии, дуэты, и скудость вдохновения где-то оборачивается грубостью и вульгарностью. Местами проглядывает нечто более подлинное, намек на искренние чувства, но музыка тогда сразу же приобретает мрачную окраску, взволнованные, выстраданные эмоции, которые никак не вяжутся с комической оперой. «Король на час», естественно, снимается с репертуара. Верди решает покинуть Милан, навсегда расстаться с несчастливым домом на виа Сан-Симоне, где он потерял семью. К тому же он теперь слишком велик для него. Верди оставляет записку о том, чтобы всю мебель отправили в Буссето, к Барецци, аккуратно, педантично перечисляет все предметы, указывая их стоимость. И прежде чем уехать из Милана, некоторое время живет в меблированных комнатах вблизи Галереи деи Серви. Ему нужно закончить кое-какие дела, окончательно освободиться от контракта с Мерелли. Затем он, возможно, вернется в Буссето. А может быть, уедет куда-нибудь подальше. Он еще окончательно не решил. Впрочем, все еще может обернуться хорошо. Где угодно, только не в Милане и не в каком-либо другом большом городе. Лучше всего уехать в деревню и трудиться на земле — на земле, которая никогда не обманет.

← К содержанию | К следующей главе →